однокашников, старался пропустить школу по любой причине, изводил и без того уставшую Танечку, и все плакал, болел, плакал, и стал к концу первой четверти совершенным неврастеником. Перед занятиями у него поднималась температура, он заходился в истерике, и Пал Палыч тащил его, упирающегося, в школу. Дома ходила из угла в угол мрачная Танечка, неприбранная, неумытая, неузнаваемая без прически и макияжа. Она стала много курить, днем предпочитала лежать на диване в халате и в сношенных тапках, с трудом находя в себе силы подняться на Митин деликатный писк — есть пора? Мона Ли держалась особняком. Она пошла в Одинцовскую школу, но никогда не выходила из дома вместе с отчимом, боясь, что он стыдится её. Ей все время казалось, что за ее спиной шепчутся, показывают на неё пальцами — вот она, она столкнула в море Галочку, из-за нее чуть не погибли Архаров и Марченко, из-за неё упала с лестницы ее сводная сестра. Толкнуть или обидеть Мону открыто никто не решался. Из страха перед ней, перед её красотой, которая постепенно менялась, становилась все более зрелой, таинственной. Мона Ли еще ездила на съемки, каждый раз отпрашиваясь у директора школы, который, смущаясь, подсовывал ей стопочки черно-белых карточек и просил взять у актеров автографы. В группе Мону Ли тоже сторонились все — от осветителя до режиссера. Впрочем, кому-то было все равно, кто-то находил причину мистических событий забавной, кто-то всерьез считал Мону Ли чуть ли не внебрачной дочерью Джуны — но факт был фактом, и друзей у нее не было. Не было даже школьных подружек, готовых обсудить с ней свои секреты — «а вот, Сережка из 7 „б“ так на меня смотрел!», «А я видела, как наша физичка Наталья Санна целовалась с каким-то бородатым дядькой на качелях!», «а я знаю, что у физрука любовь с нашей пионервожатой!» — ничего этого — не было. Когда Мона подходила, все замолкали. Мальчики, наоборот, смотрели на нее и немели от восторга, и даже не подкладывали обычных в таких случаях кнопок на стул, а вырезали её имя — на партах, на спинках школьных скамеек, писали мелом на доске, а один, потерявший голову восьмиклассник, залез на водонапорную башню, где написал «МОНА Я ТИБЯ ЛЮБЛЮ» кривыми буквами, и краска текла, будто плакали сами буквы, пока его снимали пожарные, приехавшие по вызову охраны. Ничто это Мону не занимало. Она приходила домой, но с ней никто не разговаривал, а предполагаемый папа Лёша, почему-то и вовсе перестал появляться в Одинцово, после того, как привез Кирюшу из Москвы. Приезжали его родители, пожилая пара, оба врачи, долго пили чай на кухне с Пал Палычем, убеждали его в чем-то, и, после очередной безуспешной попытки увидеть внука, уезжали, подсунув под край салфетки конверт с деньгами.
— Танечка, может быть, ты мне объяснишь, что случилось с Лёшей? — спросил в сотый раз Пал Палыч, после того, как Танечка отказалась пускать Лёшиных родителей к Мите.
— Пусть разведется сначала, — ответила Таня.
— Так он — разве он женат? — Пал Палыч был потрясен.
— Он, пап, к жене бывшей вернулся. Он решил, что Митя уродом родится, из-за того, что я с лестницы упала! Ты понимаешь?
— Так пусть придет, убедится! — жарко крикнул Коломийцев, — когда он Митечку увидит, то какие сомнения?
— А я не хочу его сомнения развеивать, — Танечка добавила бранное, гадкое слово, — нам он — не нужен. И пусть эти не ездят, и деньги мне их поганые не нужны! Тут опять заплакал Кирюша, но Танечка улеглась на диван. — Не пойду к нему. Не могу больше. И эта ведьма тут еще… от нее все беды, без нее — вспомни, как мы жили! Папа!
Мона Ли все слышала из своей комнатенки, но не плакала, а все сидела у окна, и смотрела, как мечутся ветки деревьев в луче уличного фонаря.
Из Гурзуфа в Москву вернулся старик. Куда делся прежний, циничный, умный Вольдемар Псоу, бонвиван, любитель женщин, длинных, скучных и непристойных анекдотов и талантливейший режиссер детского кино, мастер, давший экранную жизнь десяткам сказок, любимец и баловень судьбы? В аэропорту его встречала административная группа и верные Мара и Клара. Псоу спускался по трапу, держась за поручни. У него тряслась голова, он был бледен и похудел. Мара ойкнула, но не подбежала, как обычно — обнимать, целовать, виснуть на шее. Нет, все стояли и ждали, будто в том, дойдет ли до них Псоу сам, или попросит помощи — зависела дальнейшая судьба самого Вольдемара.
Как ни странно, плотного общения с органами на Лубянке не случилось. Сергей Сергеевич звонком вызвал Псоу на квартиру в Строгино, где в комнате лежал на полу шикарный ковер, и не было даже стула — присесть. Говорили в ванной, Псоу сидел на унитазе, а Сергей Сергеевич балансировал на трехногой табуретке. Тихо лилась вода, образуя невнятный шум, они оба курили, а под конец разговора Сергей Сергеевич достал из аптечного шкафчика спирт и они выпили из горлышка, не закусывая. Псоу понял, что его оставили в покое, и фильм можно доснять, и приступать к монтажу, и даже — о щедрость! было позволено использовать кадры из Ташкента.
— Так вы лучше меня знаете, что все уничтожено, — вяло проговорил Псоу.
— А ты лучше нас знаешь, что твои девочки успели копии снять, — ответил ему в тон Сергей Сергеевич. — Снимай давай, мы там похлопочем, чтобы тебе первую категорию прокатную дали. Хотели Архарова на заслуженного, но я тебе скажу, он полный м…к!
— Это ВЫ так считаете? — Псоу оскорбился за Сашу.
— Это ОН так себя ведет. Связался с элитой в Узбечке, да еще кое-что… травки из Долины, девочки, которые только на Интурист работают. Не надо в чужой огород лазить, теперь пусть нам сыграет политрука к 9 маю, может, простим. Вот так. Это руководства мнение, не мое. А вот девчоночка-то занятная… ее бы в разработку взять. Наш очень насчет сверхъестественного сейчас интересуется, сам знаешь. Ну, давай, бывай. Принёс? Псоу мечтал, чтобы этот момент не наступил, но — ошибся. Он достал папку:
— Вот, тут, сами знаете.
— Надеюсь, в этот раз без дураков? — Сергей Сергеевич опустил папочку в портфельные недра. — Что говорил. Кто говорил. Как насчет политики партии. И — главное — насчет Бережного, это сейчас очень. Очень вопрос острО стоИт! Времена идут непростые. Все.
— Всё, под протокол. Кто, что, где и когда.
Псоу, пошатываясь, вышел первым, сел в стоявшее у подъезда такси и уехал на «Госфильм». Через час из подъезда вышел мужчина в темных очках, в сером костюме, с объемным портфелем. На сгибе локтя висел плащ. Как дети малые, — подумал про себя водитель неприметных Жигулей, открывая дверцу Сергею Сергеевичу, — шпиёны, мать их…
